Известный молдавский и американский пианист Александр Палей с женой Пейвен Чен дали 24 и 25 мая концерты в Национальной филармонии имени Сергея Лункевича. Во второй вечер состоялась премьера в Молдове - Концерт № 5 для фортепиано с оркестром фа мажор Камиля Сен-Санса.

Слушать музыку в интерпретации Александра Палея — всегда радость и наслаждение. Глубокое погружение в сочинение, осмысленность каждой фразы, эмоциональная манера игры, головокружительная техника создают уникальное звучание, присущее только Палею. Инструмент в его руках словно поет: то нежно и трогательно, то — напористо, мощно и как-то космично. «Рояль - это кусок дерева со струнами. И заставить его зазвучать как человеческий голос - наша главная цель», - говорит Маэстро.

«ЛП»: - Александр Беньяминович, за этим роялем Steinway & Sons Вы в 15 лет сыграли свой первый концерт. Каким сейчас находите инструмент?

- Рояли, как киты — долго не живут. Этот инструмент был просто хорош от рождения, потому он еще каким-то образом держится. В этих стенах я еще мальчишкой слышал великих музыкантов, игравших на нем: это было время, когда приезжали практически все знаменитости. Но, безусловно, филармонии нужен новый рояль.

«ЛП»: - Вы из семьи медиков. Интересно, когда впервые почувствовали, что ваша стихия - именно музыка?

- Мои родители, как и все врачи, очень любили слушать музыку. Думаю, что медики, видя столько страданий в жизни, ею лечат свои души. Я почувствовал влечение к музыке очень рано: уже года в три-четыре понял, что хочу играть на рояле. Причем никаких вариантов с другими инструментами не существовало. Это не моя заслуга, видимо, призвание от Бога. Просил, умолял, чтобы купили инструмент. В конце концов, родители приобрели пианино, и я начал заниматься. Тогда папа, ныне покойный, сказал замечательную вещь: «Ты должен понять, что фортепиано - это не игрушка. Или относишься к инструменту серьезно, или это будет у тебя отобрано». Сейчас я ему очень благодарен за такое напутствие.

Вообще мое детство в Кишинёве было очень счастливым. Музыка, конечно, была главным занятием. Но родители уделяли большое внимание и развитию общей культуры сына. Прививали любовь к литературе, каждое лето мы ездили в Москву или Ленинград, ходили по музеям, изучали достопримечательности. И не просто так, а по приезде домой я держал перед бабушкой экзамен, рассказывая о том, что повидал.

«ЛП»: - Что сыграло решающую роль в Вашей судьбе?

- Во-первых, мои учителя. Замечательнейший педагог средней специальной музыкальной школы имени Е. Коки Евгения Михайловна Ревзо. В Московской консерватории - великие пианистки Белла Михайловна Давидович и Вера Васильевна Горностаева, которые меня воспитывали. Тогда отношение к преподавателям было совсем другим, нежели сейчас. Я совершенно убежден, что ученик не должен приходить к учителю, как в супермаркет, чтобы только что-то взять. Нужно всегда что-то давать. Для меня педагоги были как Гуру, после уроков мы общались, обсуждали прочитанные книги и т. д. Ведь без общей культуры музыканта нет.

Что касается внешних факторов, оказавших влияние на карьеру, пожалуй, первым стал Международный конкурс имени И. С. Баха в Лейпциге, на который меня наконец-то выпустили. После него каким-то образом двинулись дела. А когда я уехал за Запад, жизнь переменилась даже не на 180, а на все 360 градусов.

«ЛП»: - Правда ли, что Вы, находясь в Италии, просто не вернулись в гостиницу?

- Да, это так. Но я покинул СССР вовсе не по политическим мотивам. В России, или в Советском Союзе, всегда была, есть и будет лучшая в мире система музыкального образования. Но вот творческая жизнь в те годы была не Бог весть какой. Это было связано с «холодной войной», всеми политическими нюансами. Я концертировал, в капиталистические страны меня, правда, не выпускали, но в социалистические выезжал. Но через какое-то время почувствовал: умираю как пианист. Это - единственная и самая значимая причина отъезда. Признаюсь, что принял такое решение давно, но возможность не представлялась. И когда дверь американского посольства за мной закрылась, вдруг почувствовал: все, жизнь начинается с нуля. Будто в первом классе.

Я приземлился в Международном аэропорту имени Д. Кеннеди ровно 30 лет назад, с 200 долларами в кармане и сумочкой через плечо. Вспоминаю первый год в США: рот у меня открылся от изумления навсегда. Вдруг попал в огромный мир. Понимаю, что такие моменты больше никогда не повторятся. И теперь, когда даты концертов расписаны на 2019 год, даже испытываю ностальгию.

«ЛП»: - Какой сейчас видится Вам музыкальная Россия?

- Там все совсем по-другому. Даже больше скажу: самое интересное, что сегодня происходит в мировой культуре — это в России. Я живу и в Европе, и в Америке, и поверьте мне: ничего подобного на Западе нет. А русские создают новые оркестры, открывают концертные залы и т. д. Конечно, хватает и попсы, но это пройдет.

«ЛП»: - Вы играете произведения огромного количества авторов. И все-таки, кто из них ближе по духу?

- Собственно, кого-то выделить не могу. Если композиторы не затрагивают струны моей души, значит, не стоит их играть. Вообще вся музыка для меня делится на две группы. Первая — это композиторы, без которых я жить не могу: Бах, Бетховен, Моцарт, Шуман, Гайдн и т. д. А вот без Мессиана, при всем моем преклонении, спокойно могу обойтись — он входит во вторую группу. Но в этом году по заказу сыграл труднейшее произведение Мессиана «Турангалила-симфония», его продолжительность более 70 минут. В таких случаях заставляю себя полюбить эту музыку. Потому что если не полюблю то, что играю, то этого не примет никто. Вгрызаюсь в материал, вдумываюсь, ночи без сна, пока, наконец, не чувствую: это во мне.

«ЛП»: - Как Вы относитесь к мысли одного известного музыканта о том, что для исполнителя гораздо важнее читать то, что написано не в нотах, а между нот?

- Это выражение Дебюсси: истинная музыка случается между нотами. И он тысячу раз прав. Приведу такую аналогию. Вы на машине подъезжаете к крутому повороту. Но какой пейзаж откроется за ним, вам пока не видно. Так же и в музыке: ноты - это чернила и бумага, и важно понять, что сокрыто за ними. Очень многие мои коллеги забывают о том, что, выходя на сцену, надо что-то донести до публики. Сказать то, что невероятно важно для вас, и сделать это таким же важным для всех. В этом, собственно, наша задача. А не сыграть быстрее соседа. Я сейчас слушаю молодых, и немного ужасаюсь. Они получают на крупных конкурсах заслуженные премии, но потом исчезают, потому что сказать-то нечего.

«ЛП»: - Как с годами меняется Ваше прочтение одного и того же произведения? Композитор открывается глубже?

- Надеюсь. Когда возвращаюсь к сочинению, начисто забываю то, что делал раньше. Иначе это будет примерно то же, что разогретые вчерашние котлеты. За годы я стал другим человеком. Лучше, хуже - не знаю, но больше испытал, пережил. Разумеется, и высказаться могу и должен иначе. Музыка — тоже язык, просто особый. Им владеют далеко не все, хотя многим так кажется.

«ЛП»: - Расскажите, пожалуйста, о Вашем хобби — коллекционировании гжели...

- Вообще у меня есть несколько увлечений: коллекционирую гжель, старый русский фарфор, есть замечательное собрание японской живописи. Собираю библиотеку. Мои увлечения за круг искусства и литературы не выходят. Обожаю оперу и балет — это мое помешательство, люблю драму.

«ЛП»: - Ваш любимый звук - человеческий голос. В чем его притягательность?

- Человеческий голос - самый совершенный музыкальный инструмент в смысле богатства средств выражения. Даже без слов. Первая учительница после успешно сданных экзаменов дарила мне пластинки великих итальянских, французских, немецких, русских певцов. За это я ей буду благодарен до последнего дня. Выучил все.

«ЛП»: - Как складывался Ваш дуэт с Пейвен Чен в творчестве и в жизни?

- Она и есть вся моя жизнь. Мы женаты 23 года, и считаю, что благодаря ей я начал играть лучше, что очень важно. А фортепианный дуэт как-то сложился сам собой. Мы понимаем друг друга. Другое дело, что на репетициях ругаемся ужасно. Для фортепианного дуэта написано огромное количество замечательной музыки, и ее просто жаль не играть.

«ЛП»: - Расскажите подробнее о Ваших фестивалях во Франции и США...

- Во Франции фестиваль называется «Александр Палей и друзья». Он проводится в особенном месте недалеко от Парижа под названием Мулин д’Анде. В этом году уже в 28-й раз.

Что касается Ричмонда, вышло очень смешно. Я впервые там выступал, вышел осмотреть город, неподалеку от отеля обнаружил большой магазин старых книг. А библиотеку собираю всю жизнь. В магазине красиво, мебель из красного дерева, колониальный стиль... Разговорились с владельцем, парнем романтического вида. Я говорю: «Удивительное место, ну просто создано для небольшого музыкального фестиваля». Он так серьезно на меня посмотрел и говорит: «Давай сделаем, у меня деньги есть». Вы представляете, какая это сенсация: маленький фестиваль в книжном магазине! Критика рыдала от восторга. А потом выяснилось, что парень через год обанкротился. Я подумал: ладно, было очень приятно, но ничто не вечно. И тут в газете появляется статья одного из ведущих критиков: дескать, давайте соберем деньги на фестиваль, чтобы он (то есть я) не уехал. Таким образом дело продолжилось, но уже не в магазине, а в современной церкви с чудесной акустикой. В прошлом году ему исполнилось 20 лет. А в нынешнем году в моей любимой Литве первый фестиваль организовал Mercedes-Benz. Он был необычным: марафон, я играл с полудня до девяти вечера.

«ЛП»: - Как Вы оцените отношение общества к культуре?

- В любых странах мира, когда происходят политические и экономические кризисы, первой страдает культура. Потому как политики всех мастей и рангов не могут понять одной простой вещи. Будущее страны — не количество денег, которое есть на счету, а оно сокрыто в сознании молодежи. Но если молодые ничего не знают и не читают, а только и думают, как в перерыве между компьютерными играми получить побольше денег, то и культура, естественно, летит в тартарары.